30 января, 2017 
AdminGWP Фoтo: прeсс-службa ИМБП РAН
— Мaрк Сaмуилoвич, с кaкими мыслями пoдxoдитe к стoль знaмeнaтeльнoй дaтe?
— В прeдыдущиe двa гoдa былo oчeнь мнoгo дрaмaтичeскиx, тяжeлыx для мeня сoбытий. Сeмeйныe трaгeдии пeрeплeтaлись с oбщeрoссийскими… В 2015- м ушeл из жизни oтeц (извeстный спoртивный врaч Oлeг Бeлaкoвский — Н.В.), в кoнцe 2016-гo в трaгeдии с сaмoлeтoм Ту-154 пoгиб мoй плeмянник (Aнтoн Губaнкoв — нaчaльник департамента культуры Минобороны- Н.В.). В новом году, надеюсь, будет полегче. Нас ждут юбилеи дорогих мне людей: в марте исполнилось бы 80 лет другу и коллеге Юрию Сенкевичу, увы, уже ушедшему от нас в 2003 году, в апреле — будем отмечать 75-летие выдающегося космонавта Валерия Полякова, дай Бог ему здоровья, а в мае — 45-летие отряда космонавтов ИМБП. В этот институт я пришел работать в 1975 году.
— Как получилось, что вы связали свою жизнь с космической медициной?
— Вообще-то, поскольку мой отец был спортивным врачом, и меня с детства окружало много гимнастов, футболистов, хоккеистов, я мечтал о спорте. Но все в итоге решил голос моей мамы Нины Георгиевны, которая всегда говорила: «Марик, ты все равно будешь доктором». Сейчас я очень благодарен ей за это, ведь моя жизнь оказалась связана с космической медициной, и я считаю, что в мире нет профессии интересней. Хотя мне, как сыну главного врача наших сборных по футболу и хоккею предлагали по окончании 1-го Медицинского должность врача любой нашей сборной.
— Но вы выбрали космос…
— Да, хоть там и платили в три раза меньше. Когда я появился в институте, руководителем крупного подразделения по науке там был Юрий Александрович Сенкевич. К тому времени он успел сам провести год на полярной станции «Восток» в Антарктиде и сходить в три морские экспедиции с Туром Хейердалом. Все это делалось ради одного — понять, как реагирует человеческий организм на длительные изоляционные, экстремальные условия, которые имеют очень много общего с космическими.
— Что поручили вам?
— Я начал заниматься исследованиями метаболизма и питания человека в экстремальных условиях.
— То есть все, что ели космонавты на кораблях «Союз», на орбитальных станциях «Салют», «Мир», а позже и МКС, — все подвергалось вашему тщательному контролю?
— Мы проверяли продукты питания даже на стадии их изготовления. Могли закрыть любой производственный цех, не соответствующий, по нашему мнению, санитарно-гигиеническим нормам. Так, увы, случилось на астраханском рыбокомбинате, откуда мы хотели наладить поставку продукции на борт. Но несмотря на наши усилия по разработке идеального космического меню, случалось, что нам все равно иногда поступали жалобы с орбиты. «Мне не нравится этот гуляш, — говорил нам, к примеру, во время сеанса связи космонавт. — Кто его подбирал?». — «Ты сам и подбирал», — говорили мы ему. Позже пришло понимание, что в космосе у людей могут меняться вкусовые ощущения, — они как бы притупляются там. Потому впоследствии мы старались получше посолить, поперчить блюда перед отправкой в космос.
С Сергеем Рязанским во время проведения эксперимента «Марс-105» Фото: пресс-служба ИМБП РАН
Параллельно с исследованиями питания космонавтов, шли испытания человека и его метаболизма на Земле в гипербарических, высокогорных и полярных экспедициях, мы наблюдали за выживанием испытателей в пустыне. Кстати, инициатором отработки способов выживания космонавтов в разных географических зонах в случае нештатной посадки был именно Юрий Александрович.
— Расскажите подробнее об эксперименте в пустыне.
— Итак, на дворе 1984 год, мы готовим экспедицию в Кара-Кум под Ашхабадом. По легенде здесь должна произойти аварийная посадка космического экипажа. Если мы не узнаем, что происходит с космонавтами после приземления на раскаленный песок, в случае реальной истории мы можем их потерять. Для лучшей научной статистики нам надо подобрать не один, а сразу шесть экипажей испытателей. Кстати, решили заодно проверить, кто перенесет жару лучше: местные или москвичи, а потому дополнительно пригласили для участия туркменских добровольцев.
Рано утром шесть парашютов были выброшены в пустыне. Под каждым на 55-60 градусной жаре сидели один абориген и один москвич. Им надо было продержаться, то есть, в прямом смысле слова, выжить, в течение двух с половиной суток, имея по 2 конфеты и по 2,5 литра воды на каждого при норме в таких условиях по 10-12 литров.
— Ужас! Они не падали в обморок?
— Обмороков не было, но пять человек покинули эксперимент, всем было дано право отказаться.
— Наверное, москвичи не выдержали?
— Угадали, но частично: пустыню покинули два москвича и три аборигена. Зато оставшиеся терпели до последнего. Они даже на разговоры не могли тратить энергию. Обезвоживание было такое, что один из испытателей потерял к концу эксперимента 8 килограммов (!) веса. Я должен был брать у всех мочу и кровь на анализ каждые 12 часов. Дежурил возле них, не спал 48 часов, но процесс шел чрезвычайно тяжело, — не было в организмах испытателей достаточного количества жидкости для анализов!
Взятие крови у добровольца – это непростая процедура. Фото: пресс-служба ИМБП РАН
— Какие выводы были сделаны после?
— Были разработаны дополнительные рекомендации, в частности, ни в коем случае не выходить из-под парашюта днем и, наоборот, спать ночью только на парашюте, загнув его края таким образом, чтобы к спящему не подобрались всевозможные опасные обитатели пустыни, типа скорпионов.
— ИМБП РАН всегда участвовал и в медико-биологическом обеспечении спортсменов-олимпийцев. Не было в советские годы проблем с допингом у наших спортсменов?
— В мою бытность никаких скандалов не было. Но вот отец, который сопровождал на XII зимние Олимпийские игры нашу хоккейную сборную, рассказывал о скандале, который грянул накануне открытия: во время медкомиссии на предварительном турнире с хозяевами игр — австрийцами в крови нашего игрока Геннадия Цыганкова был обнаружен допинг. Позже выяснилось, что речь шла о разрешенном препарате — нервном стимуляторе, улучшающем кровообращение, который мой отец выписал спортсмену ввиду того, то тот перенес сотрясение мозга. Как только члены олимпийской медкомиссии отыскали в бумагах соответствующее информационное письмо, конфликт был исчерпан. Была еще история с тогдашним руководителем Спорткомитета СССР Сергеем Павловым, который ратовал за использование анаболиков для достижения лучших результатов, но мой отец был категорически против, лишь повторял всегда в шутку: «Нет лучше допинга, чем черная икра». Как назло на мировом первенстве в Вене, перед которым состоялся этот спор, наша команда заняла всего лишь третье место. Сейчас бы за это наградили, а тогда тренеров и врача, моего отца, отправили в отставку.
— У вас не испортились отношения с президентом Итальянского космического агентства Энрико Саджезе после его заявления в 2012 году о том, что на самом деле рекорд Валерия Полякова, который провел в космосе 437 суток в 1994 году, стал результатом халатности руководства? Якобы Полякова в переходный для страны политический период просто забыли на станции, не включив вовремя в списки на замену.
— Конечно, это было абсолютной чушью. Поляков готовился к полету целенаправленно, узнав, что американцы прорабатывают подобный годовой эксперимент, долго уговаривал руководителя Российского космического агентства. В итоге тот пошел навстречу. Рекорд Полякова до сих пор не побит: он пробыл в космосе 437 суток 17 часов и 52 минуты. Им была выполнена колоссальная программа, при нем на станции поменялось несколько экипажей, он всех принимал, тренировал, консультировал. Мы постоянно были с ним на связи. К счастью, господин Саджезе уже не является президентом ИКА.
Ответственный за внедрение НИР – М.С. Белаковский. Фото: пресс-служба ИМБП РАН
— Что нового дал науке полет Валерия Владимировича?
— Он провел на борту «Мира» огромное количество медицинских и психологических экспериментов. Но больше всех поразило то, что сразу после полета он мог двигаться и даже время от времени, когда летели в самолете из Казахстана в Звездный, стоял на ногах, общаясь с коллегами. Валера шутил после: «Ну что вы там мучаетесь, я уже слетал на Марс и обратно». По времени пребывания в космосе это действительно было равноценно полету на Красную планету. Я с полной уверенностью отношу таких людей, как Поляков, к элите нашего общества. Есть ведь разные элиты: политические, олигархические… Но Валерий Владимирович относится к самой уважаемой — элите интеллектуальной. Вы только представьте себе, что он сделал, будучи уже великим космонавтом, дважды героем — СССР и России, — попросился в 1999 году в качестве простого испытателя в изоляционный наземный эксперимент «Сфинкс», который проводился в нашем институте. Нам очень нужен был настоящий космонавт, который мог бы изнутри оценить схожесть условий с реальными, космическими. Поляков в итоге поставил модели изоляции на базе ИМБП хорошую оценку.
— Кто из ваших испытателей продолжил карьеру в качестве космонавтов?
— Я очень радуюсь сейчас за Сергея Рязанского, Олега Артемьева, которые начинали испытателями в наших экспериментах, а сейчас стали уже опытными покорителями космоса. В апреле этого года Сережа летит уже в свой второй полет командиром экипажа на корабле «Союз». Мы призываем всех молодых людей, кто хочет пойти по стопам наших ребят, испытать себя сначала в ИМБП в качестве добровольцев.
— Готовите что-то новенькое?
— После успешного проведения эксперимента, моделирующего полет на Красную планету «Марс-500», который мы проводили с европейцами и китайцами, к нам обратились американцы с просьбой провести теперь нечто похожее с ними.
— У них что, нет своих комплексов?
— Наземные экспериментальные комплексы (НЭКи) есть и у NASA, и у ЕКА. Но такого как у нас, уникального НЭКа, в котором можно жить по году и более, нет нигде. Смоделированный в свое время самим Сергеем Павловичем Королевым, он по сей день остается единственным, который моделирует большой космический корабль в полную величину. Кроме того он начинен новой техникой, в нем полностью контролируется среда обитания, температурный режим, газовый состав. В нем можно смоделировать любые факторы космического полета, кроме невесомости и радиации. А еще у нас есть уникальная сработавшаяся за десятилетия команда профессионалов, имеющая огромный опыт в проведении «полетов» на Земле, а это, согласитесь, дорогого стоит.
— Итак, куда летим на этот раз?
Вот над этим мы пока думаем, сочиняем легенду для будущего эксперимента, его эмблему. На объявленный конкурс уже откликнулись сотни людей. Предлагают много названий из греческой мифологии… Это должно быть что-то высокое, связанное с небом и человеком. Сложность состоит в том, что в предстоящем годовом эксперименте, который по нашим предварительным договоренностям состоится в 2020-2021 годах, у нас, скорей всего не будет какой-то одной конкретной цели, как это было в экспериментах «Марс-500» или «Луна-2015». Нашей целью будет отработка слаженного взаимодействия людей разных национальностей, менталитетов и вероисповеданий на пути к дальним планетам.
— Добровольцы уже есть?
— Несмотря на то, что пока мы подписали только соглашение о намерениях и не объявляли набор добровольцев, к нам уже потоком идут письма. Только от россиян пришло 20 штук. Очень радует, что среди них примерно половина — от женщин.
— Когда начнется подготовка к «полету»?
— В конце октября 2017 года, когда мы запустим в НЭК первый экипаж в рамках первого пробного технического двухнедельного эксперимента. За ним последуют четырехмесячный в конце 2018 года, и восьмимесячный в 2019 году. В общем, у нас сейчас идет оживленный организационный процесс. Я снова ввязался в это, в хорошем смысле этого слова, хотя после «Марса 500», во время которого я ночами не спал, зарекался: «Чтобы я — еще — когда нибудь!….». Но теперь нам некуда отступать, — на базе нашего института мы в прошлом году возвели новый комплекс, который позиционируем среди наших зарубежных коллег, как будущий Международный центр по межпланетным космическим полетам. Если сейчас многие наши испытательные лаборатории разбросаны по различным корпусам, теперь все будет собрано в одном месте: отделения для водной иммерсии (имитации условий невесомости), для центрифуги короткого радиуса, которая будет имитировать на станции земную гравитацию. Мы объединили наш новый комплекс отдельным надземным переходом даже с НЭКом, чтобы сделать будущие эксперименты по изоляции максимально удобными как для испытателей, так и для ученых.
Научно-медицинская бригада во главе с Ю.А. Сенкевичем. Фото: пресс-служба ИМБП РАН
— Как отражаются изоляционные эксперименты на здоровье испытателей?
— Естественно, это не курорт, и длительное отсутствие солнечного света, свежего уличного воздуха, общения с родственниками приводит к апатии, снижению работоспособности. Но это вещи быстро проходящие после завершения эксперимента. За все время нашей работы у нас не было еще ни одного случая серьезных заболеваний.
— Какие ситуации на Земле вы как специалист по экстремальной медицине считаете самыми опасными?
— Не могу с ходу выделить что-то одно, таких ситуаций очень много. Человек — это очень уязвимое существо. К примеру, находиться в Москва во время смога в 2010 году было очень экстремально, мы в ИМБП даже моделировали после этот московский смог, чтобы оценить его влияние на организм.
— А в своей жизни испытывали запредельные нагрузки?
— Самым наисильнейшим для меня испытанием был уход близких. Физических экстремальных ситуаций я не испытывал. Может, это потому, что я подготовленный, тренируюсь два раза в неделю, бегаю и очень много работаю. В 7.40 я уже в институте и раньше 19.00 не ухожу, очень много общаюсь с людьми и испытываю от этого настоящее счастье.
Опубликовано в рубрике